Счастье в награду - Страница 78

— Простительно! Потому что ты уже прощен!

Но Поль считал себя еще и предателем по отношению к Уолли. Ведь именно он раскопал всю историю с поддельным снимком его семьи и сунул ее под нос лейтенанту.

— Ты все равно должен был дать Лукасу полный отчет, — заметила Гален. — А что, если бы… понимаешь? Кстати сам Уолли об этом знает?

— Да.

— И?

— И он сказал, что так даже проще: не надо больше ни перед кем притворяться.

— Но зачем он это делал?

— Ему казалось, так легче общаться с людьми. Да и началось все это случайно. Он купил новый бумажник, и прежде чем успел вынуть фотографию, вставленную в него в магазине, кто-то заметил ее и похвалил, а заодно и Уолли — впервые в жизни. Ему теперь придется начинать все сначала. Но он не унывает. И собирается побывать у тебя, как только наберется храбрости.

Однако самой большой, хотя и невольной виной Поля было то, что он когда-то упомянул при Кей о встрече Лукаса и Моники по дороге из Денвера в Нью-Йорк. После чего та, благодаря своей неуемной фантазии, ухитрилась превратить Монику и Лукаса в любовников и включила ее в свой список, ставший руководством к действию для Адама Вона…

— Нет, ты не можешь считать себя виноватым! — настаивала Гален. — Ну откуда ты мог знать, что Кей была сама не своя из-за несчастной любви, а у Адама совсем поехала крыша?

На следующий день Поль пришел снова — на сей раз с подарком, достойным такого фотохудожника, каким он являлся. Это был увеличенный портрет Гален — кадр, взятый из памятной видеосъемки в то воскресное утро, когда маленькие заложницы получили свободу, Лукаса вызвали к изуродованному телу ни в чем не повинной Бринн, а Гален заупрямилась и предстала перед камерой в своих варежках и пальто.

Поль, как истинный художник, оказался тогда совершенно прав. Из-за растрепанных рыжих кудрей и бирюзового пальто ее сухощавое бледное лицо просто потерялось в кадре. Так оно и было — в цветном варианте. Но когда снимок отпечатали черно-белым, первое, что привлекало взгляд и буквально захватывало, — это лицо женщины, одухотворенное отчаянной, безумной любовью.

В палату к Гален постоянно наведывались врачи, и особенно часто — Диана Стерлинг. Они слушали ее сердце и легкие, обследовали повреждения, скрытые под многочисленными повязками на груди, и в один голос заверяли, что заживление идет просто замечательно. Из чего следовали два вывода: либо Гален Чандлер — самая стойкая женщина в мире, либо они переоценили тяжесть травмы, полученной при переломе ребер.

Гален все еще не без страха вспоминала то, как качалась тогда на невидимых волнах, чувствуя тепло от льющегося ей на грудь сиропа — странный, неотличимый от яви сон. Или это не было сном? И Брэндон действительно полил ее горячим сиропом? Но разве ожоги могут заживать вот так, не причиняя ни малейшей боли?

Прошло еще несколько дней, и Гален уверилась, что это правда. До сих пор она не спрашивала о ранах на груди и интересовалась лишь тем, когда ее отпустят домой. Но в этот день доктор Диана Стерлинг явилась для серьезного разговора.

Это была долгая беседа, когда впервые без обиняков обсуждались ее шрамы на груди, на которые Гален так ни разу и не отважилась взглянуть, упорно откладывая этот момент на потом.

Наконец наступил вечер перед выпиской. Через несколько часов ее отпустят домой, к любимому человеку.

Уходя сегодня, Лукас особенно нежно поцеловал ее на прощание.

Завтра в поддень Гален выйдет из больницы. Но прежде нянечки помогут ей привести себя в порядок, вымыть под душем голову и с особой осторожностью — те места, что едва успели затянуться тонкой, уязвимой кожей. Потом она наденет свитер и джинсы, купленные заранее Лукасом, и свое бирюзовое пальто, и…

— Часы показывали девять. Обычно в это время Гален уже спала. Но в эту ночь перед возвращением домой ей было не до сна. Она с трудом сдерживала радостное нетерпение, ожидание счастья — и тревожное любопытство. Гален так хотелось своими глазами увидеть результаты «замечательного заживления»! Ей это просто необходимо. Ведь следующую ночь она надеялась провести вместе с Лукасом, в кровати под гиацинтовым балдахином. В ее кровати. А комната Лукаса будет ждать их в первую брачную ночь.

Гален все еще слишком слаба, чтобы заниматься любовью. Но Лукас мог бы просто обнимать ее, и следовало проверить заранее, какие места под повязкой окажутся самыми уязвимыми. Наконец ей удалось убедить себя, что откладывать дальше невозможно.

В ее отдельной палате имелось зеркало над раковиной в туалете. Большое, в половину человеческого роста, оно смутно отливало серебром, напоминая его темно-серые глаза — единственное зеркало в мире, имевшее для Гален значение. По крайней мере так она считала до сих пор.

Сначала Гален посмотрела на то место, что до сих, пор причиняло ей боль при каждом глубоком вдохе. Под кожей переливался лилово-желтый застарелый синяк — естественная реакция нормальной кожи на полученный во время падения удар. Рядом виднелся маленький круглый шрамик от трубки аппарата искусственной вентиляции легких и шрам побольше, через который хирургам удалось добраться до разорванной артерии. Надрез был сделан как можно аккуратнее, вдоль одного из ребер, и не бросался в глаза.

Синяк. И два тонких шрама от хирургического скальпеля. И то и другое со временем исчезнет почти без следа.

А что же другие раны? Это о них Диана Стерлинг говорила с таким многозначительным, серьезным видом. Именно их увидел Лукас в ту ночь, когда едва успел ее спасти. И от них она не чувствовала боли — только странное, липкое тепло.